Творчество

В предстоящие выходные в Демидовском сквере развернётся масштабная ярмарка местных производителей.

Сквер превратится в большой центр творчества и ремёсел. Более 25 мастеров со всего региона представят свои авторские изделия, среди которых украшения из камней, дерева, бисера, стекла; керамика и глиняная посуда; различные игрушки и куклы; деревянные доски, корзинки; сумки вязаные и из лозы; резинки и заколки для детей; свечи, мыло, декор для дома и прочие самые разнообразные сувениры.

Ярмарка будет работать в Демидовском сквере с десяти утра до шести вечера и в субботу, и в воскресенье. Вход свободный.

Напомним, неподалёку — на Стрелке — в эти дни будет проходить фестиваль «Пир на Волге».

Фото: архив организаторов

0+

Читайте новости в социальных сетях! Подписывайтесь на «Яркуб» во «ВКонтакте» и «Телеграме».

В Музее леса и краеведения посёлка Пречистое работает уникальная экспозиция, посвящённая выдающемуся земляку — мультипликатору Александру Петрову. В этом году мастерская сельхозпредприятия «Юрьевское» украсила выставку особыми работами.

Так, мастерицы Ольга Куликова и Ольга Горяинова создали пять картин из шерсти романовской овцы.

— Каждая картина — это: искусная работа с натуральным материалом, художественное переосмысление известных мультфильмов и частичка души ярославской земли, — рассказали в мастерской «Юрьевского».

Эти работы теперь переданы в дар музею и всем жителям Первомайского округа.

Читайте новости в социальных сетях! Подписывайтесь на «Яркуб» во «ВКонтакте» и «Телеграме».

В дебютном романе «Окаянные гастроли» (Эксмо, 2025) Ольги Чередниченко особым образом сочетаются атмосфера начала XX века с элементами магического реализма. Главная героиня Шурочка, девушка из Петербурга, пылающая желанием стать актрисой, вместе с экспериментальной труппой отправляется в путешествие и сталкивается с испытаниями Первой мировой войны, революции и новой советской реальности.

Особое место в повествовании занимает глава о гастролях в Ярославле. Речь идёт не о рядовом спектакле в провинции, а о понимании значимости Волковского театра, которому в этом году исполнилось 275 лет. Так гастроли становятся не просто маршрутом героев, а возвращением к корням русского театра и истокам культуры.

В интервью изданию «Яркуб» Ольга Чередниченко раскрыла, как «архитектурно» выстраивала роман, как опыт в тревел-журналистике повлиял на выбор мест действия и почему она решила написать об одной из самых драматичных эпох России.

Театральная одиссея: интервью с автором романа «Окаянные гастроли» Ольгой Чередниченко

Обложка книги «Окаянные гастроли. Иллюстрация: Эксмо

— Вы работали тревел-журналистом и написали несколько путеводителей по разным городам мира. Как этот опыт в жанре путешествий повлиял на вашу художественную прозу?

— Когда я начала работать над «Окаянными гастролями» в 2015 году, я ещё активно занималась тревел-журналистикой. Этот опыт очень помог: я побывала во всех городах, которые встречаются в романе. Ярославль, например, был мне хорошо знаком, он недалеко, но в более отдалённые места я бы, возможно, не попала, если бы не моя профессия.

Мне важны точки, которые меня цепляют и имеют богатую, увлекательную историю. При выборе городов я учитывала два момента: наличие театров в описываемую эпоху и места, где происходили значимые события. Если рассказ о достопримечательностях оказывался скучным, я выбирала другие города.

— Расскажите на примере «Окаянных гастролей», с чего обычно начинается творческий процесс: с образа героя, яркого события или детального исторического исследования?

— Началось всё с темы. Я много размышляла о творчестве, о том, как оно рождается, и захотела написать роман об этом. В жизни каждого человека есть несколько ключевых тем, и одна из них — самореализация. Собственно, это роман про самореализацию.

Я пробовала подбирать разные истории под эту тему: фэнтези, современность, но как-то не складывалось. А потом, в 2015 году, я узнала больше о своей прабабушке. Она родилась в хорошей семье в Петербурге, захотела стать актрисой и сбежала из дома. На этом сходство с героиней романа заканчивается, но поступок бабушки меня зацепил! В те времена, когда она это сделала, никто ещё не знал, что Россию ждут революции, войны. Получается, она отказалась от комфортной и расписанной наперёд жизни ради чего-то совершенно неизвестного. Но я понимаю, что она это сделала ради себя, ради своей сути. На такой героине, на актрисе, можно построить историю.

Хотя у меня самой нет склонности к актёрской профессии, я считаю, что у всех, кто занимается созидательным трудом, работа на 90% одинакова. Мы все используем свой внутренний «аппарат», а на выходе преобразуем это в тексты, образы на сцене или картины. Мне было любопытно проследить, как происходит эта невидимая внутренняя работа.

— А как бы вы описали свой творческий метод?

— «Окаянные гастроли» — мой первый и пока единственный роман. Я работала над ним семь лет, потому что искала свой метод, пробовала разные подходы, прочитала множество учебников по писательскому и сценарному мастерству, ходила на курсы. В некоторых книгах советовали: садись, пиши потоком, а потом редактируй. Я дважды пробовала так делать, но, честно признаться, читать это было нельзя, и даже не отредактировать. Я потеряла годы из-за этого совета и зашла в тупик.

Потом я попала на курс к писательнице Марине Степновой. Марина Львовна рассказала, что есть два типа писателей: «садовники» и «архитекторы». «Садовники» — это те, кто пишет потоком. Она сама так работает, может начать с середины, потом написать конец и начало. Слушая её, я поняла, что я — «архитектор». Мне нужно сначала тщательно продумать план, драматургию, каждую сцену, детали, проработать каждого персонажа и наложить всё это друг на друга. Само написание текста стало последним и самым незначительным по времени этапом, как будто я просто «наращиваю мясо» на готовый скелет.

— Почему именно эпоха начала XX века стала отправной точкой? Какие грани человеческой судьбы вы стремились показать через призму столь драматичной, полной на события эпохи?

— Эта эпоха меня очень привлекает, потому что она невероятно драматична и насыщена событиями, которые заряжены мощной эмоциональной энергией. Мы до сих пор живём с последствиями коллективной травмы, которую общество пережило в те времена как единый организм. Если бы мы глубже работали с этой травмой, исследовали и погружались в неё, пытались закрыть связанные с ней гештальты, то жили бы сейчас гораздо счастливее и спокойнее. Впереди ещё много внутренней работы, связанной с тем периодом.

Мой роман охватывает период с 1913 по 1923 год — время, когда концентрация значимых событий была особенно высокой. Корни того, что происходило в 30-х, 40-х и даже сегодня, лежат в том десятилетии.

— Как вам удалось связать все эти события в единое повествование?

— Я старалась выбирать города, которые были бы показательными и подчёркивали масштаб Российской империи. С одной стороны, Варшава — на западе, Казахстан — на востоке, а между ними — две столицы, древний Ярославль с его богатой театральной историей и южный Краснодар. Хотелось отразить это разнообразие.

Без метода «архитектора» связать всё воедино, наверное, не получилось бы. Я прорабатывала каждый слой отдельно: временной пласт, географический, психологический. Они накладывались друг на друга, создавая цельное повествование.

Театральная одиссея: интервью с автором романа «Окаянные гастроли» Ольгой Чередниченко

— «Окаянные гастроли» описаны как исторический роман с элементами магического реализма. В чём суть такого жанрового смешения? Для чего нужны магические детали?

— Все магические детали укладываются в отдельную второстепенную линию, которая лишь поначалу кажется самостоятельной. Но постепенно становится ясно, что этот вневременной пласт тесно связан с основной исторической частью, он соединяет события, происходившие более ста лет назад, с нашим сегодняшним днём и показывает, что они до сих пор важны и напрямую касаются нас.

Кроме того, мне хотелось показать, как важно расставлять приоритеты в жизни. Мы каждый день решаем задачи, строим планы, двигаемся к большим целям маленькими шагами. Магическая линия помогает напомнить, что нужно помнить о глобальных целях и миссиях, которые определяют, чем мы наполняем каждый день. Страшнее всего однажды проснуться и осознать, что в мелкой суете прожил не свою жизнь, а на то, чтобы найти, развить и показать миру свой уникальный дар, не осталось уже ни сил, ни времени. Но если вовремя вспомнить о главном, угрозы можно избежать — и через эту линию в жанре магического реализма мой роман как раз помогает с этой задачей.

Ещё это ответвление для меня очень оптимистично. Оно показывает, что страдания, мелкие и крупные кризисы дают возможность нам расти и развиваться. Кризис — это точка эволюции. Момент, когда появляется энергия для изменений. Если вовремя это понять, кризис проходит легче и быстрее, и ты выходишь из него на новом уровне. Это касается как личных трудностей, так и глобальных, связанных со всем обществом.

— Вы погружаете читателя в исторический контекст при помощи разных деталей: речь героев, быт, петербургский антураж, описание представлений в провинциальных театрах или упоминание стачек в Ярославле. Как вам удалось отразить всё это в тексте? Вы опирались на специальные источники или архивы?

— Это была отдельная большая работа. Я смотрела документальные фильмы, читала нон-фикшн о том историческом периоде, тщательно выписывала детали. В Российской государственной библиотеке я обнаружила настоящую находку: дневники артистов того времени. Они описывали, например, как сидели в гримёрке, где так коптила лампа, что каждые 15 минут приходилось вычищать чёрные козявки. Или как приезжали в какой-нибудь город, ожидая, что будут встречать с распростёртыми объятиями, а их селили в сарай.

Потом важно было принять решение о языке авторского голоса и героев. Если бы я полностью воспроизвела язык той эпохи, это было тяжело для восприятия, читателю пришлось бы продираться через архаизмы, от которых мы давно отошли. Марина Степнова подсказала идею стилизации: писать современно, но избегать откровенно современных слов, лишь изредка вставлять редкие словечки или детали. Например, меня зацепило, как люди клали в ванну водонагревательную простыню, чтобы помыться, или как заворачивали масло в тряпку, пропитанную салициловой кислотой, потому что холодильников не было. Такие детали я расставляла в тексте, но не слишком часто, чтобы они не утомляли, а удивляли и ненавязчиво возвращали в ту эпоху.

— Как ярославцу, мне хотелось бы остановиться на главе о гастролях в Ярославле. Какую историческую и художественную значимость вы видите в Волковском театре, и чем для героев он важен?

— Ярославль как родина русского театра и, в частности, Волковский театр занимают особое место в романе. Для моих героев выступление на сцене Волковского театра было как Эверест. Это вершина, важная веха в карьере. Выступить в Волковском театре для артистов того времени — невероятно статусное событие. Герои долго шли к этой цели, развивались, и просто так, только сформировав труппу, они не могли сразу выступить в Ярославле. К тому же, за два года до их приезда в театре провели масштабную реконструкцию, ещё пахло краской, когда они приехали. В такой момент выступить на сцене Волковского было особенно престижно.

Я бывала в Ярославле много раз и по работе, и просто так, навещая знакомых. Этот город для меня — место с мощной, чистой энергией, где ощущаются глубокие исторические корни, но без лишней суеты. Московские скорости мне порой даются тяжело, там много шума и лишнего, и я часто предпочитаю уединиться на даче. А Ярославль дарит чувство чистоты: здесь богатая история, культура, и при этом всё аккуратно.

— Театр и актёрская игра — ключевые темы романа. Как шла работа над тем, чтобы отразить театральную жизнь на бумаге?

— Это потребовало большой исследовательской работы. Я читала Станиславского, потому что он до сих пор невероятно актуален. Ещё взяла интервью у актрисы Елены Литвиновой, которая играет в театре и снимается в кино. Я расспрашивала её о том, как устроена внутренняя жизнь актёров: как они взаимодействуют с режиссёром, с коллегами, как прорабатывают роли, какие психологические аспекты с этим связаны.

Я даже посещала курсы и занималась вместе с людьми, у которых есть способности к актёрской игре. Было любопытно наблюдать, как эти способности зарождаются. Моя задача была не в том, чтобы самой хорошо сыграть, а в том, чтобы понять, как описать словами, чем занимаются актёры. Это глубокая работа с эмоциями и мыслями, которые затем преобразуются в разные формы на сцене.

Театральная одиссея: интервью с автором романа «Окаянные гастроли» Ольгой Чередниченко

— Постоянное путешествие труппы по разным городам, а потом и бегство — яркий ход. Если без спойлеров, то что вы хотели подчеркнуть идеей гастролей, и какие смыслы несут в себе эти переезды сквозь бурю истории?

— Любое путешествие — это история, которую потом можно рассказать. Чем масштабнее путешествие, тем больше эмоций и тем богаче рассказ, но даже поход в соседний парк уже несёт в себе потенциал для истории. А история — это всегда про внутренние изменения.

Когда мы путешествуем в другие страны, мы сталкиваемся с иной культурой, видим, как живут другие люди. Это помогает понять, что мы все похожи, а отличаемся лишь в деталях. Это сильно расширяет сознание. Даже путешествия внутри своей страны вызывают перемены. Конечно, можно достичь этих изменений, просто сидя дома и занимаясь внутренней работой, но путешествия действуют как катализатор и ускоряют трансформацию.

Не все гастроли и поездки в романе были приятными. Особенно бегство, оно связано с большими сложностями и страданиями. Тем не менее, эти переезды — метафора изменений к лучшему, возможности роста через испытания.

— Философский подход. Но ведь не всегда человек ставит цель что-то понять или перемениться. Зачастую многие отправляются просто отдохнуть — впечатления истории будут, а внутренней работы не будет.

— Мне кажется, что внутренняя работа всё равно происходит, просто незаметно. Ты не прилагаешь усилий, и оттого это приятно. Вот порой говорят, зачем брать маленьких детей в путешествия, если они ничего не запомнят? Но родители, которые так делают, замечают, как сильно меняется ребёнок после поездки, какой скачок в развитии он совершает, даже если поездка не отложится в его памяти.

— Во второй половине романа мы видим усталость, изнеможение героини, но всё же, как мне кажется, роман завершается на ноте освобождения. Можно ли тут говорить о возможности духовного возрождения через искусство в условиях потрясений и новой реальности и в целом о способности человека сохранять себя в эпоху перемен?

— Полностью согласна с тем, что финал романа оптимистичен, и именно таким я стремилась его сделать. Не сияющим, а с лёгкой нотой горечи, но всё же с основным посылом, что он счастливый. Опять же, тот исторический период глубоко повлиял на людей, приносил страдания, но даже в такие времена, когда Шурочка, главная героиня, была на грани выживания и отошла от своей мечты об актёрстве, она всё равно находила возможность делать что-то, помогала Жумату Шанину, например. Кстати, это реальный исторический персонаж, которого называют казахским Станиславским. Он работал в партийно-советских органах в Каркаралинске, а затем стал режиссёром и актёром и заложил основы театрального искусства в Казахстане.

Так, пусть маленькими шагами, но Шурочка двигалась к своей цели. По большому счёту, все препятствия на пути к мечте — это отговорки. Кризисы и турбулентные времена — лучшее время для эволюции. В финале Шурочка состоялась как актриса. Возможно, не совсем так, как она мечтала в юности, десять лет назад. В деталях, может быть, её мечта выглядела не так, но в глобальном смысле она добилась того, чего хотела. Как раз благодаря тому, что она приручила кризис.

— В начале интервью вы сказали, что темой «Окаянных гастролей» стала самореализация. А к каким темам вы хотите обратиться в последующих романах?

— Любовь — ещё одна важная тема, которой я хочу посвятить свой следующий роман. Но это будет не классический любовный роман, а скорее, исследование, препарирование этой темы.

Читайте новости в социальных сетях! Подписывайтесь на «Яркуб» во «ВКонтакте» и «Телеграме».

Лёха Никонов — питерский поэт, фронтмен «Последних Танков в Париже», легенда андеграунда. В новом, третьем по счёту (прочитайте первое и второе), интервью изданию «Яркуб» он рассуждает о магии стихов, русской поэзии, застрявшей в XIX веке, и о том, почему жизнь без смысла — это круто. Держитесь крепче.

Поэзия — это крик, который не дали выкрикнуть (18+)

Арсений: Часто вы постите одно слово — «Об*****вайтесь». Что оно значит?

Лёха: Это мой звуковой мем, как «на районе», «хватит ****еть», «они ****ли», «я радуюсь». У меня много таких.

Пробовал как-то из этого мема сделать стих: наращивал вокруг него слова, но они были лишними. Так ничего и не получилось. Потом понял, что это и есть настоящий стих. «Об*****вайтесь». Без лишних слов. И сработало. Многие люди знают меня не по ПТВП, а как человека, который говорит «об*****вайтесь». Это магическая система, которая работает независимо от меня.

А ещё это практическая штука. На любой свой косяк ты можешь сказать: «***, пацаны, извините, я об*****лся». Кто не простит, тот самый жестокий человек в мире! Я думаю, что даже убийство сойдёт с рук, если скажешь полиции, что об*****лся. В России слово «об*****вайтесь» — это правда жизни.

Сергей: Слово-то... самодостаточное.

Лёха: Абсолютно! Но на самом деле это просто цитата из Бодлера. «Опьяняйтесь; опьяняйтесь непрестанно! Вином, поэзией или истиной — чем угодно!». Короче, выходите за рамки трёхмерной реальности.

Сергей: Поэзия помогает вырваться за границы привычного?

Лёха: Мир постоянно меняется и воспроизводится, реальность исчезает каждую секунду, становясь мёртвой. То, что мы сейчас сказали, уже в прошлом. Познать это невозможно. Задача поэзии — прикоснуться или встретиться с инобытием, тем, что спрятано за эмпирической трёхмерностью.

По моему мнению, в начале был крик. Ты родился — закричал. Мама сказала: «Нельзя». Для меня поэзия — это возможность выкрикнуть то, что не дали тогда.

Сергей: Стих — это ведь не только слова, сочетания или определённые интонации. Это большее?

Лёха: Безусловно больше, чем слова. Хороший стих — магическое заклинание. Даже плохой стих, если он настоящий, а не говно, работает как магия. Ранний Есенин — ну это прям в чистом виде магическая система стихосложения.

Имажинисты, которых я люблю, говорили, что стих — это набор образов, Шершеневич называл «каталогом образов». Самые радикальные имажинисты, как Хлебников, считали, что между этими образами не нужна логическая связь. Я в своих стихах так же делаю. Конечно, не сравниваю себя с великими, просто техника такая.

Сергей: А если читатель неправильно считывает образы?

Лёха: Нет понятия «неправильно». Каждый считывает по-своему, и это правильно. Стихотворение адресовано каждому. Ритуал у всех свой, хотя текст один. Хороший «каталог образов» неизбежно сработает на твоё восприятие, и оно будет отличаться от чужого.

Сергей: Молитва, например, может не сработать, если её неправильно читать или не в том месте. А тут?

Лёха: Поэзия выше. Недаром Платон не любил поэтов, понимал, что они конкуренты. Конечно, каждый считает свою профессию самой важной и значимой. Я убеждён, что поэзия — самая основная профессия. Политика, может, рядом, потому что они похожи, но это мрак, туда не лезу.

Арсений: Поэт же осознаёт, что кто-то из читателей мог подобраться ближе к заложенному магическому смыслу, и поэтому отдаёт предпочтение подобной аудитории?

Лёха: Может, какие-то поэты и закладывают магические смыслы. Я этим не занимаюсь. Магия рождается, когда читатель встречается с текстом. Как только говоришь, что магия появилась, она исчезает.

Поэзия — это крик, который не дали выкрикнуть (18+)

Арсений: Как вам прогулка по Ярославлю? По церквям походили?

Лёха: Был в двух и в Казанском женском монастыре — невероятно красиво там. Двадцать лет назад приезжали с ПТВП в Ярославль — болото. Сразу напивались и играли концерт. А теперь вижу, что город изменился.

Сергей: Многие говорят обратное, мол, Ярославль теряет своё лицо.

Лёха: Алкоголичное лицо, пожалуй, теряет.

Арсений: К слову о прогулках. Вы как-то рассказывали про ночную прогулку в 93-м, после которой поняли, что вы поэт. В жизни каждого творца наступает момент, когда творчество становится неотъемлемой частью его существования. Это был тот самый переломный миг?

Лёха: Может, не творчество часть творца, а творец — часть творчества? Про 93-й я много раз рассказывал. Тогда я провожал девку и вдруг понял, как закончить стих, который мучил полтора или два года. Написал и подумал: «Это нормально, не фуфло». До того мои стихи были чушью. Тот момент был каким-то мистическим. Чувствовал себя, будто мне вкололи ************* ********. Не люблю слово «окрылённый», но я шёл окрылённый. На следующий день проснулся с пониманием, что я наконец-то написал стих.

Сергей: Что потом было?

Лёха: Понял, что попал туда, куда должен был. Мне было 21, но всё равно казалось, что поздно. ***, Рембо-то всё в 16 написал, ну что за ***ня? Первый сборник я издал только через пять лет. Но мне было пофиг, опубликован он или нет. Грела сама мысль о том, что он написан.

Арсений: В ваших прогулках есть что-то от бодлеровского фланирования? Вы ловите детали, чтобы составить свою художественную картину мира?

Лёха: Мой друг Артём Бурцев из группы «Серцелев» точно этим занимается. У меня нет такого, чтобы я пошёл в дорогу за стихом. Другие мотивы преследую: хожу по трём-четырём маршрутам, просто чтобы с ума не сойти в клетке. Если дома сидеть, кукуха улетает. Заставляю себя гулять иногда через силу. Это для психики, не для стихов. Стихи приходят, всё само летит, ни от чего не зависит — ни от прогулки, ни от времени, ни от погоды, ни от общения. Это всегда внезапное и хаотичное послание, и оттого ценное для меня.

Арсений: Как проходит обычный день поэта, когда никуда не надо?

Лёха: Самое лучшее, что в моей жизни есть — проснуться и понять, что никуда не надо. Такое бывает очень редко. А как проходит день? Встаю, пью большую кружку эрл грея с молоком — без неё не просыпаюсь. Потом вторую. Курю. Принимаю таблетки, которые врач прописал, и заставляю себя выйти на прогулку.

Или могу писать стих, или работать над начатым. Но стоит кому-то позвонить, так начинается фигня: какой-то там кому-то чего-то там — параша, в общем. Так стих лежит, пока я не сяду и не скажу: «Чё за хрень, я же поэт, ***!». Тогда дописываю, переписываю три раза, забиваю в комп, правлю ещё пару раз. Или еду на репетиции. Перед Ярославлем пять дней по шесть часов акустики было, тут не до стихов, домой приползал никакой.

Сергей: Стихи вы сначала на бумаге пишете?

Лёха: Всегда от руки. Телефон — мёртвый инструмент, а с паркером и тетрадкой намного легче. И тетрадь должна быть длинная, беру самые большие, конторские, иначе буду листать и ещё больше нервничать. Написал или поправил стих — день удался, значит, день удался, я что-то сделал.

Сергей: Кино, книги в свободное время?

Лёха: Кино не смотрю последнее время, скучно стало. А книги читаю постоянно, но меньше, чем раньше. Раньше книгу в день, неважно какую. Сейчас читаю «Психическую библию» Пи-Орриджа и стихотворения Катулла. Кстати, для поэта полезно читать чужое — это толкает написать своё. Поэтому у меня везде раскиданы стихи, но рационально, зарубы такие.

Арсений: Что из прочитанного недавно зацепило?

Лёха: «Благоволительницы» Литтела — мощный текст. Из русского — сборник Алёхина «Ни океанов, ни морей». Прям заплакал, у меня такое редко бывает с современными писателями. Лучшее, что было в литературе 2010-х, просто этого никто не понимал, да и сейчас не совсем все понимают.

А вы не читали мою поэму «Башня»? Ну вы чё, ***? Это потому, что вы не купили альманах «Проклятый» Петербург«. Этот текст описывает все события, которые со мной просходили, когда я проснулся, а вся квартира в крови. Только зря они поставили ударение на О. Мне кажется, другой вариант тоже неплохо звучит.

Арсений: Как сейчас воспринимают поэзию по сравнению с 90-ми и нулевыми?

Лёха: Я старый поэт, молодёжи мало ходит. По крайней мере, в Питере публика теперь пополам — много тех, кому за 30–40. Раньше такого не было.

Сергей: Вот в 17-м году здесь была одна молодёжь.

Лёха: Сейчас не будет так.

Сергей: Сейчас столики стоят.

Лёха: И хорошо, на самом деле. Пусть сидят, слушают. Стихи — это не рок-н-ролл. Раньше публику скорее интересовало даже не то, что я читаю, а то, как я читаю, как я кричу, как кто-то может ***ды получить. Теперь пытаются ловить образы, понимают, что что я поэт, а не гондон, не самозванец. За 30 лет, видимо, усвоили, что стоит послушать. А можно ещё и почитать! «Короли кайфа» разлетелись в двухтысячном тираже, а сейчас их хрен напечатаешь.

Арсений: Да и купить уже сложно.

Лёха: 15 косарей на «Авито»! А вы слушали мою объяву про журналистов? Давайте послушаем.

Поэзия — это крик, который не дали выкрикнуть (18+)

Скрин из Telegram-канала Лёхи Никонова

Сергей: Ответ на вопрос есть. Есть интервью, на которое мы ходим как пропагандисты или провокаторы, а есть интервью, на которые мы ходим для того, чтобы в беседе получить какое-то вдохновение, энергетику. И мы затем своим текстом очень надеемся, что читатель тоже это получит.

Арсений: А я думаю, что мы просто пользуемся тем, что мы журналисты и можем встретиться с вами в обычной жизни. Иначе этого бы не произошло.

Лёха: Путь Сократа — уповать на диалог, в котором раскроется что-то, помимо существующих вас и меня.

Поэзия — это крик, который не дали выкрикнуть (18+)

Лёха: Есть такой сериал «Петротрэшъ». Он состоит из короткометражных фильмов, в эпизоде «Анатомия драмы» я снялся. Горжусь этим. Я немного снимаюсь, но вот это лучшая моя роль. Плюс ещё у меня Семён Серзин взял свой фильм о Борисе Рыжем.

Сергей: Фильм получился?

Лёха: Да не очень, если честно. У меня вообще к Рыжему отношению меняется с годами. В нулевых я был фанатом, когда открыл для себя его стихи. Такой поэт появился из ниоткуда вдруг! Но сейчас думаю, что после Пригова, Айзенберга, Хармса писать есенинские рифмы — это *****. Это такая консерва, шаг назад! Русская поэзия отстала от живописи на сто лет. Окститесь, во всём мире пишут верлибром, а он всё рифмует свои анапесты. Русская поэзия не кончилась, как многие говорят, она, **ка, даже не начиналась! Может, когда ИИ начнёт нормально писать, что-то появится. Но кто это будет читать?

С другой стороны, какая разница? Я же писал свой первый сборник, и мне было по***, будут его читать или не будут. Поэзия не для того, кто её читает, поэзия — мгновенное переживание, не на потребу публики. Написал настоящий стих и тебе охренительно. Можно его выкинуть и подтереться, всё равно кайф.

Как сказал Венсан Дево, французский поэт и мой хороший друг: «Стих — это матрица, сжатая энергия». Проза умирает, романы никому не нужны, а стихи можно запихать куда угодно: в телефон, в телевизор, новую приблуду сделают — в неё засунем. Это тебе не роман Бальзака тысячестраничный, который *** куда деть, хотя Бальзак о*****ый писатель.

Сергей: От романов всё же нельзя отказаться совсем. Есть же вечные?

Лёха: Три французских романа, до которых вообще не до*****ся: «Воспитание чувств» Флобера, «Утраченные иллюзии» Бальзака и «Красное на чёрном» Стендаля.

Сергей: А Пруст?

Лёха: У Пруста не роман, а *** знает что. Телега, на которой едешь всю жизнь. Но «Любовь Свана», вторая часть первого романа-эпопеи «В поиске утраченного времени», в принципе самодостаточно существует. Не пришей к ***** рукав. Я в «Королях Кайфа» сделал точно так же. Вторая глава про дурку, казалось бы, никак не связана с основным текстом, но для меня есть глубочайшая связь со всем остальным текстом моего несчастного романа.

Арсений: У вас есть программы «Чистилище» и «Анафема». Присылают что-нибудь стоящее?

Лёха: Нормальный, настоящий поэт не будет ничего отсылать. Он пережил эту ***ню, пережил мгновенное поэтическое состояние, даёт отчёт о том, что он об*****нный, и какой-то гриб в Питере должен подтвердить это?

Арсений: Наверное, просто желание признания?

Лёха: Не понимаю зачем это.

Сергей: Потому что оно у вас есть.

Лёха: Это далеко не так. К примеру, Григорий Куница — выдающийся поэт современности. Он пишет так, как никто не пишет в наше время. Но он себя не пиарит и не стремится публиковаться, хочет оставаться в мгновенном чувственном состоянии сам для себя. Я другой — мне нужна репрезентация, как поэтам Серебряного века.

Кстати, в последнее время я всё больше разочаровываюсь в футуризме. Мне всегда нравился Маяковский, но сейчас неинтересно его читать. Что он устроил нашей поэзии, так проехался, мама не горюй. Какой Верлен после «Вам!», Поль Валери после «Ленина»? Тяжело русскому поэту, странная планка теперь. Из-за этого и появились Евтушенки, Рождественские, Вознесенские, Асеевы, вся эта кодла, *****. И где они? Кто-нибудь читает сейчас их стихи? Очень сомневаюсь.

Арсений: Ну, Рождественский на школьных конкурсах чтецов вполне себе котируется.

Лёха: Да? Он, кстати, из них всех получше. По крайней мере, чем Евтушенко, это точно. Вы просто помните, как они читали свои стихи? Вставали такие романтичные — это всё у нас от Маяковского. Говорю вам, он по нашей поэзии проехался, *****, как танк.

Вот что такое большой талант! Другой вопрос, нужен ли был нашему русскому поэтическому нарративу такой талант? Хотя я очень его люблю и некоторые его тексты наизусть знаю. И что с этим делать?

Сергей: И что делать?

Лёха: И вот мы опять в XIX веке сидим, *****, в мире этики, где эстетика послана на***. Ты либо за этих, либо за тех — и плевать, что пишешь. Это и есть победа этики над эстетикой. А началось это с Чернышевского и Добролюбова: «Что нам делать дальше, как обустроить Россию». И понеслось! Лучше бы вы стихи писали и красотой мира занимались, а не этим говном, вот что я хочу сказать.

Этика — это жуткий зверь, который пользуется всеми возможными приёмами. Эстетика, она сама для себя, никому себя не навязывает.

Сергей: Вы пессимист?

Лёха: Оптимистический пессимист! Мне всё нравится. То есть я не против того, что всё *****! Скажу иначе: жизнь бессмысленна, и это круто. Если бы в ней был смысл, было бы страшно.

Поэзия — это крик, который не дали выкрикнуть (18+)

Арсений: У вас есть фит с ярославскими панками из «ХОХМЫ». Как получилось эта коллаборация?

Лёха: Я вообще за музыкой не слежу, мне по*** на всех музыкантов. Они меня за****и, такие эгоистичные... С ними невозможно разговаривать, потому что вместо общения выслушиваешь какую-то самопроизвольную машину, которая давит на эффект.

Про «ХОХМУ» мне рассказал Рубль, и так я удивился: ни*** себе, в Ярославле такая о*****ая группа? Там же только Мамульки Бенд, по-моему. А когда они ещё мне предложили фит сделать... Саша просто написал привет, трали-вали. За месяц сделали трек, увиделись только на концерте. Прикольный опыт. Обычно всё равно общаюсь с людьми. Вот с «ШАРАМИ» вообще четыре минуты на песню потратили, сидя у меня дома.

Арсений: И с рэперами были фиты, с ЛСП, Букером. Рэперы вообще вас любят. Вот Слава КПСС в треке «Руслан Гительман» вопрошал: «Бог придумал Лёху Никонова для чего?»

Лёха: Он ещё в какой-то песне спел что-то, не помню.

Арсений: «Не об***рен, ведь я анти-Лёха Никонов». Ваш фанат, получается.

Лёха: Да вряд ли фанат, конечно. Слава КПСС мне очень нравится, самый поэтичный из рэперов. Я о****, когда услышал песню «Катафалка». Глубокая, эсхатологическая вещь. Респектнул ему лично, но, кажется, я ему не нравлюсь. Ну в общем, по тексту там всё за*****. И очень даже завидую, хотел бы я такой текст написать. Он, говорят, почти на ходу записывал, из фристайла взял. Не знаю, правда это или нет. Между правдой и мифом выбирай миф.

Арсений: История забывается, остаётся только миф.

Лёха: Я это проверял: снял видос, когда меня в дурку приняли, а когда выпустили, уже не говорил никому об этом. Все запомнили только то, что я в дурке, а не уход или приход в неё. Лёха Никонов и дурка. Вот это и есть миф.

Арсений: Пожалуй, вы сами стали мифической фигурой андеграунда. Как к этому относитесь?

Лёха: Как я могу судить? Поэт должен писать. Всё остальное — оркестровка. Но я не вижу ничего плохого в хорошей оркестровке.

Арсений: А известность — тоже оркестровка?

Лёха: В какие-то моменты жизни известность мешает просто ******. Пишешь стих и думаешь: «Я же Лёха Никонов, не могу написать *****». А стих говно... Пишешь следующий, вроде нормальный, выкладываешь. А потом сидишь с мыслью «***** выложил»? Но известность иногда помогает стиху родиться: сказал, что выложишь — надо делать.

Арсений: Стихи в «телеге» — это новая реальность или сборники ещё живы?

Лёха: Время, когда поэты мыслили сборниками, как в модерне и постмодерне, закончилось. Но я всё равно выпущу свой сборник, потому что привык так работать. Поэт должен выдавать стихи, это всё, что он него требуется. Во-первых, для себя, во-вторых, для публики.

В музыке очень похожая ситуация. Мы последний раз альбом выкладывали 2016-м. А сингл три месяца назад. У нас альбом готовый лежит, просто мы его сейчас выпустить не можем, такое время.

Арсений: Недавно выходил фильм про Пушкина. Представляете, про вас такое же снимут лет через сто?

Лёха: Сомневаюсь. Тяжело будет про меня снять в такой чопорной и пуританской, но непредсказуемой стране... Если это будет делать крейзи чувак типа Фассбиндера, тогда ради бога, я только за.

Поэзия — это крик, который не дали выкрикнуть (18+)

Беседовали Арсений Дыбов и Сергей Калинин

Фото: Анна Фролова / «Яркуб»

Читайте новости в социальных сетях! Подписывайтесь на «Яркуб» во «ВКонтакте» и «Телеграме».

Мастерицы сельскохозяйственного предприятия «Юрьевское» на подиуме Дома моды имени Вячеслава Зайцева в Москве презентовали коллекцию одежды «Брусника», изготовленной из шерсти романовских овец — бренда Ярославской области. Мероприятие состоялось 22 июня.

Стать участниками мероприятия ярославских мастериц пригласила организатор показов, дизайнер одежды и головных уборов, преподаватель дефиле и моделинга Евгения Лисицына. Презентовали ярославны коллекцию «Брусника», изготовленную из тонкого валяного полотна, полученного из шерсти знаменитой породы овец.

Ярославские мастерицы с одеждой из шерсти романовских овец произвели фурор на подиуме Дома моды Вячеслава Зайцева

«Брусника» — яркая и стильная коллекция, выполненная в этностиле. Дизайнером одежды выступила Милана Котова, член Союза дизайнеров России, художник декоративно-прикладного искусства. Соавтором — изготовителем валяных полотен из романовской шерсти — Елена Мосиенко, мастер шерстеваляния, мастерица «Юрьевского». Как поделилась Елена, романовская шерсть хорошо подходит для создания одежды из войлока. А коллекция получила название «Брусника», так как образы в природных лесных тонах были подчёркнуты красными россыпями бусин.

— Как выяснилось, некоторые специально приехали в Дом моды, чтобы увидеть нашу коллекцию! — рассказала «Яркубу» Елена Мосиенко. — В целом, мы получили множество положительных отзывов и комплиментов. Многие очень интересовались коллекцией, а кто-то даже изъявил желание приобрести что-то из одежды.

Ярославские мастерицы с одеждой из шерсти романовских овец произвели фурор на подиуме Дома моды Вячеслава Зайцева

Можно сказать, мастерицы произвели в Москве фурор.

Фото: Виктор Воронин

Читайте новости в социальных сетях! Подписывайтесь на «Яркуб» во «ВКонтакте» и «Телеграме».